Провокационное
Вроде с Чистых прудов им ничем не грозят: развлечение, отдых, вакация… Просто вышли — позор. Засмеялись — разврат. Распивают чаи — провокация!
Попиваю вино ли, хожу ли в кино иль бряцаю послушною лирою — сколько помню себя я (а помню давно), почему-то я всех провоцирую. И хотя меня вроде бы терпит печать и не брезгует мной телекамера — постоянно я должен спасибо кричать, что еще не убили пока меня. Несмотря на наличие отчих могил и на путь, по отечеству пройденный, — коллективно ощеренный Нижний Тагил не считает себя моей Родиной: не успев им устроить особых проблем — да и много ль мы можем, заморыши? — почему-то я их провоцирую всем, нос не высунув, слова не молвивши. Я давно не вступаю в полемику здесь, ибо знаю на собственном опыте: до чего у них нежные чувства — гнездец! Оскорбляются всем, чем ни попадя, и на каждом шагу меня ждет череда обвинений, притянутых за уши: и хожу я не так, и зову не туда, хоть давно не зову никуда уже! Будто носят за мной исполнительный лист. Не прощают ни шутки, ни вымысла. И всегда я для них недостаточно чист — потому что в кровище не вымылся.
А ревнители веры с хвостами трубой! Вот народ — успокоить пора б его: оскорбляет их тонкие чувства любой, в ком не видно тупого и рабьего. Возразить им хоть словом — Господь упаси: всех уроют ревнители старого. И откуда их столько взялось на Руси, этих призраков графа Уварова? У погромщиков чувства настолько нежны и тонки — трепещите, неверные! — как у Стеньки, убийцы персидской княжны, что не так посмотрела, наверное. И любому, кто выбился из колеи — иль проснулся, во всяком-то случае, — тычут в нос оскорбленные чувства свои, между прочим, довольно вонючие. Голосят, невменяемей деда Пихто, неотвязней желудочной колики, — им давно возразить не решался никто, вот они и храбрятся, орелики.
Слава богу, с пришествием новых годин — чуть последние льдины растаяли — оказалось, что я тут такой не один: провокаторы бегают стаями. Разрезвились, как будто Россия — их дом (так и есть, но боюсь увлекаться я). Провокация их заключается в том, что неведомо, в чем провокация. Вот, допустим, выходят они на проспект, где бушуют сирень и акация, — возникает таинственный, странный эффект: просто ходят — и все ж провокация! И не то чтоб я хаял сатрапский режим, но причина, похоже, угадана: этот слой они все ощущают чужим, вот и крючит их всех, как от ладана. Вроде с Чистых прудов им ничем не грозят: развлечение, отдых, вакация… Просто вышли — позор. Засмеялись — разврат. Распивают чаи — провокация! Удивительна эта возросшая прыть, эта бестолочь полною чашею: скоро будет действительно рта не раскрыть, чтоб не тронуть их душу тончайшую. Я боюсь, и черемуха в белом цвету с незаконным цветеньем безвизовым осеняет движуху опасную ту и ведет себя с дерзостным вызовом. Провоцирует вишня — о ней у Басе тоже что-то крамольное сказано… Мертвецов вообще провоцирует все, что живет и цветет безнаказанно.
И по строгому счету их можно понять, ибо вся эта оттепель белая умудряется запросто их отменять, ничего совершенно не делая.
