Ничто
Теперь я – ничто. Полный Нуль Нульевич.
Так-то, конечно, я еще дышу, шумлю, двигаюсь, и сознание еще бодренькое, но, считай, нет уже такого на этой земле, Храпова Петра Васильича, из всех реальных списков выкинули.
Очень уж я, видать, поперек их жизни красивой стал; у них это даже на значках нагрудных по-английски написано: «Не мешай мне жить!» Вот так вот!
То ли им жилплощадь моя неремонтированная понадобилась: дом-то у нас старинный, архитектурный, в самом центре, здесь любой их бордель разместить можно. Или из-за критики моей справедливой окрысились: я же своих идей против богатеев не скрываю, письма во всякие высокие инстанции пишу…
В общем, вызывают меня вдруг повесткой в суд: дескать, отвечать я должен по иску некой Лиги всё имущих за свое бесполезное существование. А я и знать не знаю никакой такой лиги, впервые об этой, с позволения сказать, бражке слышу. Думаю: что-то тут не то, какая-то, видно, очередная наша обираловка, а может, с каким-нибудь своим ворьем меня перепутали… Позвонил, уточнил: нет, все правильно, именно меня к ответу непонятно за что тягают.
Ну, думаю, раз вызывают, надо идти, мне прятаться от каких-то там лиг не с чего – на своей земле живу, хотя и по-английски не разговариваю.
Прихожу в назначенный срок на суд – а там прямо как в телешоу: кругом телекамеры, микрофоны, все что-то тарахтят, рыскают… только разве что без пения. Слышу, кто-то возбужденно по телефону докладывает: пришел, пришел этот люмпик (то бишь я), сейчас начинаем!..
А тут и сам истец со своим значком глупым ко мне подскакивает. Молодой такой, но уже сразу видно: всё имущий... Приобнял меня по-свойски, говорит: мол, лично против меня он и его лига ничего не имеют, могут даже помочь со средствами, но таких неплатежеспособных, как я, тьмы, поэтому надо что-то с нами делать, вот они этот показательный процесс и затеяли…
Потом усадили меня на отдельную скамью, как какого-нибудь авторитета, и давай вершить суд. Судья, молодая такая баба толстая, говорит:
– Слушается дело по иску к гражданину Храпову о его низведении в ничто…
Я тут же вскочил, запротестовал: – Что это еще, – говорю, – за ничто?! Вы думайте, прежде чем такие слова в присутствии прессы бросаете?
А она: – Тихо, дедуля! тут тебе, блин, не Страсбург, свои права качать, у нас все в соответствии… – И поясняет: – Никто на вашу оставшуюся жизнь не покушается, вы здесь рассматриваетесь только как нехозяйствующий субъект… – И дает слово истцу.
Тот сразу на меня: – Такие типы, как Храпов, – говорит, – и сами ничего заработать не могут, и нам развернуться не дают. Поэтому нужно, наконец, юридически упорядочить их статус, иначе мы из этой нашей затратной гуманности никогда не вылезем... Я тут кое-что подсчитал, – говорит, – так вот, не будь у нас этих самых неимущих Храповых, мы бы уже давно по уровню жизни Португалию догнали… А они, – продолжает, – еще, видишь ли, чем-то недовольны, на нас наезжают… В конце концов мы не для них наши реформы осуществляем…
И для большего впечатления начал на меня компромат свой выливать: сколько я за электроэнергию и газ недодал, сколько налогов за собранные бутылки в госказну не заплатил, даже про вытрезвитель, сучонок, вспомнил… Ну, и в итоге потребовал объявить меня этим самым ничто, чтобы я уже на них не замахивался.
Потом пошли эксперты. Первым вылез какой-то писатель, лауреат, новый классик, а уж кто он там на самом деле… И прямо сходу начал про мою детородную функцию что-то болтать: дескать, когда она отмирает, индивидуум-производитель, то есть я, ведет себя социально неадекватно, становится агрессивен, капризен… Поэтому таких, – говорит, – надо еще и юридически кастрировать…
Я тут уже не выдержал, закричал: – Откуда тебе, лауреат бесстыжий, знать про эту самую мою функцию?!
А он: – Не спорьте со мной, я в этих делах тоньше любой профессионалки разбираюсь. Читали, – спрашивает, – мой последний роман «Путешествие сперматозоида»? Там очень подробно эта ситуация описана. – И давай пересказывать содержание.
Судья заерзала, закраснелась, говорит: – Ну, мы тут, по-моему, с вами уже в область художества съехали. Давайте следующего эксперта.
Выходит следующий эксперт, из какого-то сообщества Куршевель, дорогущий такой мужчина, с зимним загаром, прямо, видать, оттуда скатился. Тот попер на меня еще круче сперматозоида.
– Мы, – говорит, – из-за этих беднячков и старичков сами скоро состаримся. Ну, просто обложили нас своими проблемами. Надо же все-таки и о других, кто помоложе и побогаче, немножко подумать… Ты, папаша, – усмехается, – наверно, уже больше нашего наиндексировался, и всё вам мало, мало…
Ну, тут я опять сорвался, начал всё по цифрам раскладывать. Говорю ему:
– Да у тебя одна пуговица на пиджаке больше всех моих доходов стоит...
А он: – Крутиться надо, папаша, а не чужие пуговицы считать… – И к судье: – Пора, – говорит, – нам кончать с этим напором голытьбы!.. Ну, почему из-за них должны страдать всё имущие?! Нам надо все-таки более решительно с этой публикой размежеваться… Отправить их, скажем, в какие-нибудь специальные деревни, там природа, чистый воздух, пусть наслаждаются, письма султану пишут, критикуют, - но только избавьте нас от этого балласта…
Наконец, судья говорит: – Всё! Даем слово ответчику. Пусть он нам расскажет, как он дошел до такой жизни никчемной.
А я хочу сказать, а нужные слова не идут. – Да я не виноват, – бубню, – я всю жизнь работал… Я понимаю: законы рынка… Я заплачу, когда деньги будут… Я и не собирался никому мешать… – И вручаю судье мои грамоты старые, еще Гришиным и другими ответственными товарищами подписанные…
Тогда судья, похоже, разжалобилась, говорит уже душевнее: – Может, вы хотите своих свидетелей пригласить?
Я говорю: – Нет у меня никаких свидетелей, отдыхать на небесные курорты улетели…
Она фыркнула и говорит: – Ну… тогда будем завязывать. – И поплыла к себе на совещание.
А через час выходит, облизывается, видно, заправилась вкусно, и зачитывает мне приговор: иск всё имущих удовлетворить, а меня, значит, признать полным ничто.
В зале сразу аплодисменты, вой: – У-у-у-у!!! – Не поймешь: то ли сердятся так, то ли одобряют…
Потом какой-то мужик бородатый ко мне подбегает, лицо умное, злое, выпаливает: – Этого так оставлять нельзя! Надо жаловаться!
Я (с раздражением): – Кому жаловаться?! Они же все заодно!
– В Страсбург!
Я говорю: – Вот еще! Без них обойдемся! Нечего им вмешиваться в наши внутренние дела!
Вышел на улицу, самочувствие, конечно, хреновое: непривычно все-таки себя уже официально ничто чувствовать.
Хорошо хоть мужики со двора малость успокоили. Говорят: – Да плюнь, ты, Васильич! Это все чистый пиар… Чего ты, собственно, теряешь?.. Так оно, – говорят, – даже лучше. Чуть что – доставай свою справку, что ты полное ничто, вроде как виртуальный, чего с тебя взять? – сразу отстанут.
И мы пошли отмечать это мое новое положение.
